Священники в оккупированной Беларуси на протяжении трех лет, фактически выполняя функции политкомиссаров, рисковали собой и своими родными и близкими. Многие из тех, кто положил свои жизни на алтарь победы над фашизмом, так и не были замечены государством. Только всего чуть больше четырех десятков белорусских православных священников были все же признаны участниками войны. О том, получали ли такой же официальный статус представители других конфессий, - точно пока узнать не удалось.
Жители оккупированной территории с огромным доверием тянулись к священникам и могли к ним обращаться за помощью в любое время дня и ночи. Во время проповедей священники подсказывали, как поступать в той или иной ситуации, - и в быту, и в духовной жизни; поддерживали патриотические чувства и общечеловеческие ценности. В церкви или костеле прихожане могли не только услышать нравственные поучения священников, но и получить поддержку одеждой, обувью, хлебом.
Священники часто прятали у себя беглецов военнопленных и партизан, поддерживая с ними постоянную связь. Используя свои возможности свободного передвижения по оккупированной территории, собирали и передавали в лес сведения о враге.
Сотни батюшек и ксендзов разделяли все трудности военного времени вместе с белорусским народом.
"...Сколько раз надо было убегать в лес, недосыпать, мерзнуть, пережить не один стресс, но моя часовенка не закрывалась".
Среди них и ксендз из Вилейщины, настоятель Батуринского костела, Вацлав Сенк.
4 мая 1943 года Батуринский костел и сама деревушка были сожжены фашистами.
Вот как после войны в своей книге "Proboszcz z goracego pogranicza" он описывает события тех сейчас уже далеких времен, между прочим, рассказ Вацлава Сенка полностью совпадает с рассказами коренных жителей - свидетелей того трагического времени (ниже приводим выдержки в переводе с польского на белорусский, полный текст отрывка здесь - прим. ред.).
«...Разам з Агатай, сабраўшы свае пажыткі, з ахвотай пакінуўшы спаленае Батурына з касцёлам, паехалі ў Чарвякі. Было нам там вельмі добра. Нарэшце там змог зажыць па-людску, а не як жывёліна. У хаце, якую мне далі, стварыў капліцу і пачаў гаспадарыць. Хутка па ваколіцы разышлася вестка, што ў Цекатоўскага жыве і гаспадарыць ксёндз. Пачаў сваё душпастырства нанова, але ў змененым накірунку! У той капліцы спаў, еў, хрысціў, вянчаў, праводзіў святую імшу і гэтак далей. Трывала гэта аднак не так доўга. (...)
Аднаго дня ўвосень з’явіліся партызаны і прапанавалі з’ехаць, бо гэтае памяшканне зойме іх камендант. (...) Пайшоў шукаць новую кватэру, вёска была праваслаўная і даволі вялікая. На другім канцы, пад лесам, стаяў прыватны двухпавярховы дом, у якім размяшчалася школа. Прыйшоў запытаць, ці не знойдзецца для мяне месца. Гаспадыня была простая праваслаўная жанчына, удава, з двума сынамі і нявесткай старэйшага трэцяга сына, які быў арыштаваны. Ахвотна адпусціла месца «колькі хацеў» – два пакоі пад страхой (на гарышчы) і пустую школьную залу. У зале падрыхтаваў алтар і зрабіў у ёй капліцу, а ў пакойчыках на гарышчы пасяліўся з Агатай. (...)
Дзесьці ў канцы верасня ці ў пачатку кастрычніка, ідучы ў суседнюю вёску, заўважыў нямецкія самалёты, якія яе бамбілі. А другая, якая знаходзілася ў другім напрамку, ужо цалкам гарэла. Было гэта недалёка і было відаць усё як на далоні. Колькі было моцы пабег да сваёй кватэры. Людзі з маёй вёскі ўжо гэта ўбачылі, пачалі выкідаць усё з хат і выносіць у лес, нягледзячы на тое, што надыходзіў вечар. Скончылася ўсё на ўзрушэнні.
Чакалі вестак з пацярпелай вёскі. На шчасце, там ніхто не загінуў, толькі вёска ўся пайшла з дымам. Як высветлілася, немцы скідвалі запальныя бомбы і абстрэльвалі людзей з вышыні з кулямётаў. Новы ўсплёск і новая трагедыя. Вёскі, якія не спалілі, былі знішчаныя зверху.
Цэлы кастрычнік уначы спалі ў хатах на «адно вока», а цэлымі днямі сядзелі ў лесе. Прыйшла чарга і на нашу вёску Чарвякі. Па поўдні пачалася бамбёжка і абстрэльванне нашай вёскі. Хутка яна апынулася ў полымі, а мы за гэтым назіралі з лесу. Калі пачало цямнець, немцы адляцелі. Вёска дагарала. Ратаваць раней яе не было магчымасці, бо людзей абстрэльвалі з самалётаў. Толькі пасля іх адлёту людзі пачалі ратаваць тое, што яшчэ можна было. Ратавалі ўсю ноч. Некалькі дамоў, у тым ліку і наш, ён знаходзіўся на водшыбе пад лесам, ацалелі.
Шмат пагарэльцаў, якія страцілі ўсё, прытуліліся ў нашым доме. У зале, дзе была капліца, засялілася некалькі сем’яў. Людзі ляжалі адзін каля аднаго. Пакойчыкі на гарышчы засталіся ў мяне. У адным зрабіў каплічку, у другім была мая спальня і гэтак далей. Пачалося жыццё пад пагрозай, але ў грамадзе. Людзі былі хоць і праваслаўныя, але вельмі зычлівыя. Ішлі позняя восень і зіма.
Немцы прыпынілі бамбёжкі і далі нам спакою. Да каплічкі пачалі прыходзіць людзі. Маё душпастырства нагадвала місію дзесь у джунглях, толькі замест зверанят былі дзікія людзі, але з гэтым неяк ужывалася. Найгорш было тое, што не хапала віна імшовага і аплатак, хоць астатняе выпякаў сам.
Агата здабыла недзе пшаніцы, змалола ў жорнах, перасеяла чорную муку на чыста пшанічную. Мясцовы каваль па маім прыкладзе зрабіў форму для выпечкі аплатак. Атрымліваў з яе танюсенькае прасянае печыва, падобнае да жыдоўскай мацы. А віно мне дасталі партызаны. Адзін, на кані, прывёз мне маленечкую бутэлечку віна ад ксяндза аж са Смаргоні. Мусіў яго пачаставаць за гэта, чым меў. Відаць, я ў партызан быў на добрым рахунку. Яны былі ўладарамі цэлай ваколіцы. У кожнай ацалелай вёсцы ці ў спаленай сядзеў іх прадстаўнік, лічыўся іх камендантам. Без яго дазволу нельга было нікуды рушыць. Наш малады камендант Пашка жыў са сваімі людзьмі ў нашай хаце пада мной.
(...) Акрамя вайны і небяспекі квітнела п’янства, застоллі і гулянкі дзень у дзень. Было мне вельмі гэта так непрыемна сядзець сярод гэтай галоты і залежаць ад іх ласкі. Меў з імі і прыгоды. Вяртаўся аднаго разу вечарам у сваю кватэру, а тут каля дзвярэй на кані стаіць узброены абарванец. Такі п’яны, што ледзь трымаецца ў сядле. (...)А як высветлілася, начальнікам апынуўся гэты п’янтос на кані, якому і падпарадкоўваўся наш кватарант-партызан. «Ты кпіш з мяне, – крычыць, – з такімі мы хутка». Выцягнуў рэвальвер, каб мяне застрэліць. (...) На другі дзень я ішоў з хлопцам у бок Брыгідава, а тут раптам з кустоў узнік той самы партызан-начальнік, але пешшу, каня трымаў за аброць. Падумалася, што тут ужо мне канец. Тым часам ён звяртаецца да мяне: «Вы хто?» Адказваю: «Ксёндз з Батурына». Працягвае мне руку, вітаецца і прамаўляе: «Даўно хацеў з Вамі пазнаёміцца, шмат чаго добрага пра Вас чуў».
(...) Жыў у той школе з восені 1943 да вясны 1944 года. Не адзін раз чуў, што немцы набліжаюцца.
...Колькі разоў трэба было ўцякаць у лес, недасыпаць, мерзнуць, перажыць не адзін стрэс, але мая каплічка не замыкалася – адпраўляў імшу, хрысціў, вянчаў, маліўся па нябожчыках. Ездзіў, крыху радзей, у далейшыя ваколіцы з маімі місійнымі справамі».
После Победы не только политическое положение священников, но и их личная скромность не позволили выявить и оценить их роль и заслуги перед Родиной в полном масштабе. Даже немногие те, кто все же был замечен советским командованием и удостоен высших боевых военных наград, все равно остаются в тени.
"...Запряжет кобылку и поехал потихоньку - было, что и до Минска, и до Вильнюса. А там вся добытая партизанами информация: о численности войск, о технике, об операциях, которые планируют, - всё!"
Среди них, оставшихся в тени, есть и мой земляк из Вилейщины, настоятель Латыгольской церкви протоиерей Виктор Васильевич Бекаревич.
Священник был связным партизанского отряда имени Григория Котовского в Вилейском районе Минской области, позже вступил в партизанский отряд имени Михаила Фрунзе, который действовал на территории этой же области.
В феврале 1944 года Виктор Бекаревич передал подпольному Молодечненскому РК КП (б) Б и подпольному РК ЛКСМБ 5100 рублей. Штабом партизанского движения БССР 24 ноября 1944 года отцу Виктору была выдана официальная справка о том, что он был связным партизанского отряда имени Григория Котовского с 1 мая 1943 года по 28 июня 1944 года.
Это только коротенькая справка об этом человеке. О его сложной судьбе и борьбе против фашистских оккупантов очень подробно описал в своей книге «Латыгольская летопись» уроженец Латыголя краевед и писатель Александр Стефанович Плавинский. А вот как о своем предке рассказывают его потомки (полная версия материала здесь, приводим выдержки - прим.ред.).
"...Бекаревичи - древний род священников, известный еще в средневековье. В документах Санкт-Петербургского архива от 1640 года имеется запись о нашем далеком предке, который был протоиереем в одной из поместных церквей.
В 1935 году Виктор закончил Виленскую духовную семинарию и был направлен в деревушку Илья. Здесь же, в Илье, отец Виктор встретил любовь всей жизни - молодую гимназистку Сашу Альбову, тоже дочь священника. В 1939 году Западная Беларусь вошла в состав БССР, до этого была территорией Польши. А молодой священник с женой и двумя дочерьми (позже в семье появились еще одна дочь и долгожданный сын) был направлен настоятелем в деревушку Латыголь (...).
- Дедушка был связным партизан всю войну, - продолжает Татьяна Богинская. - Сначала, правда, к нему долго присматривались, надежный ли человек, можно ли ему доверять - не единожды проверяли, без этого в те дни никак. Бывало же, утром к нему партизаны приходят, а в обед того же дня — немцы. Как-то, он рассказывал, зашли к нему трое партизан, а тут немцы налетели, на мотоциклах во двор заехали. Партизаны мигом поднялись на чердак. Немецкого дед не знал, общался с ними больше жестами, за стол посадил - без этого тоже никак, иначе что бы было? А моя мама (ее Ариадной звали, ей тогда года 3 было) бегала рядом.
И вот фашисты деду о чем-то говорят, а он понял только, что речь о партизанах идет - мол, где? И тут мама пальчик вверх поднимает и говорит: "дяди там".
Священник с женой обмерли, так как узнай немцы, что на чердаке партизаны, расстреляли бы всех. Но, к счастью, на малышку никто не обратил внимания, да и по-русски немцы не понимали.
- Он часто возил донесения от партизан, куда требовалось. Запряжет кобылку, сядет в подрясничке своём и поехал потихоньку - было, что и до Минска, и до Вильнюса. А там вся добытая партизанами информация: о численности войск, о технике, об операциях, которые планируют, - всё! Дважды собирал среди верующих деньги на нужды партизан: один раз - 15 000 советских рублей, второй - 5 100 рублей.
(...) Нацисты здесь зверствовали, не стесняясь в средствах. Особенно доставалось евреям (холокост в Вилейском районе — задокументированный исторический факт). Массовые расстрелы евреев и другого мирного населения они называли "акциями". На такие "акции" звали иногда и отца Виктора.
- Показательные массовые расстрелы были постоянно, и дедушку иногда звали , да, - рассказывает внучка священника. - Он пытался упросить, чтобы помиловали. Его, конечно, никто не слушал, но, по крайней мере, ему позволяли благословить людей на уход из жизни. Редко, но позволяли... Как-то мельком рассказывал, что однажды удалось спасти одного человека, и расстрел ему заменили концлагерем. Дальнейшей судьбы его дедушка не знал, но такой случай был.
Взрывчатку партизаны хранили у него в сарае: взорвут эшелон, потом приходят на колокольню - смотреть в бинокль на результат. И понимаете еще какая штука, в Латыголе все знали, что дедушка сотрудничает с партизанами, все до одного. Но никто его не выдал.
(...) Мирное время принесло в дом священника свои заботы - нужно было браться за восстановление. Во многом отцу Виктору помогало то, что на руководящих должностях почти во всех структурах власти оказались бывшие партизаны, которые его хорошо знали. И боевое партизанское братство его поддерживало. Так ему удалось добиться, чтобы в школе Латыголи вместо семилетки открыли десятилетку.
Латыгольская церковь была единственной в БССР, где вплоть до отъезда партизанского батюшки совершались крестные ходы.
В 1951 году он был благочинным Вилейского округа, потом настоятелем Свято-Анинского храма в Столбцах и благочинным. Затем его перевели в Минск - в 1960 году назначили настоятелем храма Александра Невского при Военном кладбище и секретарем епархиального управления. В 1970 году отец Виктор стал настоятелем Свято-Никольского собора в Вене, где прожил 9 лет. После возвращения на родину вновь стал настоятелем храма Александра Невского в Минске. Отец Виктор умер в 2002 году на 87-м году жизни".
"Хочется верить, что начатое нами послужит примером для других неравнодушных граждан, и будет увековечена память всех ветеранов-священников".
Скромный мемориальный знак возле Латыгольской церкви в память партизанского батюшки Виктора Бекаревича стал первым в Беларуси памятником священнику - участнику Великой Отечественной войны. Кстати, среди наград ветерана - Орден Отечественной войны II степени, медаль "Партизану Отечественной войны", медаль Жукова и др.
Хочется верить, что начатое нами послужит примером для других неравнодушных граждан и будет увековечена память всех ветеранов - священников. Надеюсь на то, что в недалеком будущем будет издана книга "Память", в которой будут учтены все священники разных конфессий, которые во время оккупации не сбежали от войны и не бросили своих верующих одних на произвол судьбы. Я более чем уверен, что это поспособствует межконфессиональному сплочению в обществе и послужит подтверждением того, что у нас - никто не забыт и ничто не забыто! А роль белорусского духовенства во второй мировой войне и заслуга его перед Родиной будет высоко оценена.
